Витаутас Петкявичюс 

(1930-2008)

Начал печататься в 1950, с 1959 член Союза писателей.  

 К фантастике относятся несколько сказочных повестей П. с философской подоплекой: «Приключения жёлудя» (Gilės nuotykiai ydų šalyje) (1960, рус. 1967), «Аршин, сын Вершка» (рус. 1971), «Великий охотник Микас Пупкус» (Didysis medžiotojas Mikas Pupkus) (1973, рус. 1974), «Глиняный Мотеюс — король людей» (Molio Motiejus — žmonių karaliu) (1978; на рус. ее перевел литовский фантаст Бангуолис Балашявичюс, 1983), «Почемучка» (Kodėlčius: miniatiūrų) (1974). 

Эта книга моего детства.Очень мало-кто знает про нее. Очень смешная и поучительная книга для детей.Да и для взрослых тоже.На этой странице только несколько историй про смешного шалунишку Аршина.

К великому сожалению, иллюстраций в интернете не нашла.

СЛАВНЫЙ РОД ВЕРШКОВ

Жил-был в деревне Безделяй человек, по имени Кризас, по фамилии Вершок, и славился он своей премудростью. Умные советы сыпались из него, как пух из подушки, но при всём при том наш Кризас даже ломаного гроша за них не требовал. И только по воскресным дням давал себе отдых — всякую чушь языком молол. Чепуху на постном масле.
Кризас был мужик что надо: сердцем— лев, умом — лисица. Хотя, сказать по чести, у Вершка и предки все друг друга стоили: медведи в драке, волы в работе, каждый мастер языком чесать. К чему ни приложат руку — сломают так, что вовеки не починишь; кого погладят, у того искры из глаз; а не дай бог похвалят кого-нибудь — человек полгода ходит как в воду опущенный.
Славный род, что и говорить!
Раполас Вершок, дед Кризаса, ещё в турецкую кампанию крест за геройство получил — на шее таскал его, чтобы нос не задирать отважности,-и до самой смерти безделяйцам о той лютой битве страсти всякие рассказывал: «Турки, значит, на одном берегу Дуная залегли, мы на другом; ни взад, ни вперёд — застряло войско, словно топор в колоде, ни с места! Делать нечего, генералы зимовать велят. А тут холода ударили, у меня в голове и прояснилось.
Приказал я артиллеристам в пушку ядро загнать, ствол весь до отказа паклей законопатить и сверху глиной залепить. Приготовились, ждём. Только турки зашевелились, мы как жахнем — трах-тарарах!.. Ну и бухнуло, ну и ухнуло! На нашем берегу человек сто полегло, а уж на турецкой стороне что делалось — ни в сказке сказать, ни пером описать».
Вот это был солдат!
А сын его Гервазас, отец Кризаса, тот в японскую войну отличился, хоть ничего и не получил за это.
Послали его в разведку. шёл он, шёл, вдруг видит: японский солдат ему навстречу. Гервазас ноги в руки и бежать. Только пятки сверкают. А японец со всех ног за ним.
Смотрит Гервазас — в чистом поле мельница стоит, машет крыльями. Он шасть за нёс, и японец следом. Гервазас шпарит во весь дух — никак не оторвётся от противника. Обежали вокруг мельницы раз, другой, третий... десятый круг бегут. Так и носились бы до полного изнеможения, если б Гервазас с перепугу не догнал японца. И сам не рад. Японец, видать, был тоже не робкого десятка: услышал топот за спиной и поднял руки, не дожидаясь, пока противник окружит его и в плен возьмёт. Военное дело назубок знал.
Гервазас впопыхах не заметил, что японец сдался, и ещё долго бегал вокруг мельницы. А когда выбился из сил, остановился и увидел, что неприятель руки вверх поднял. Тут Гервазас, как кошка, на мельничное крыло вскарабкался.
Хотел было мертвецом прикинуться, но ветер дунул, повернул крыло, и герой на землю шмякнулся.
Так и сел в лужу. Думал, на манер лягушки в тину спрячется, да, как на грех, вся грязь расплескалась, вода в мундир впиталась, и сидит Гервазас под открытым небом ни жив ни мёртв. «Эх, была не была...» — решил смельчак, зажмурился и с винтовкой наперевес пошёл в атаку.
Шёл, шёл за японцем, а когда открыл глаза, смотрит — он уже в свой полк притопал. Прямо в штаб «языка» доставил.
За тот подвиг генерал Гервазасу медаль сулил, да, на беду, его самого в плен взяли. Только и дали Гервазасу, что три дня отпуска — храбрость свою обмыть, а японец всю войну в плену просидел и винтовку больше в руки не желал брать. За мир боролся.
А в Отечественную и сам Кризас показал, чего стоит род Вершков. В последний день войны к партизанам подался и всё равно прославиться успел,
Мигом!
Встретил он блуждавшего по лесу немца и сделал вид, будто не партизан ищет, а кнутовище хочет вырезать. Нагнулся и стоит. «Хенде хох! Снимай шубу!» — крикнул фашист. «Не лето на дворе,-отвечал Кризас.-Так и простыть недолго». «Руки вверх!» — орёт фриц. «А если у меня вся кровь из рук в ноги утечёт, как же я убегу от тебя?» — не сдастся Кризас. «Стрелять буду!» «Этак каждый дурак пулю вогнать может, а попробуй вытащи её потом!» — рассуждает наш герой. Только немец прицелился — Кризас и глаза уже закрыл, — как вдруг с дерева: так-так-так! — словно пулемётная очередь. Тут и немец зажмурился от страха. Так и простояли оба чуть не целый час, всё ждали, когда их пули скосят. Дятел, что сидел на сухой ели, не найдя поживы, полетел дальше. И снова тихо стало в лесу..
Как под водой.
Опомнились враги, бросились бежать, но лбами стукнулись и упали замертво.
Хорошо, «что у Кризаса башка покрепче оказалась. Он первым очухался, скрутил немцу руки липовым лыком и поволок в деревню. Будто телка на привязи.
Другой бы потом всю жизнь трезвонил про этот подвиг, но не таков был
Кризас. Он всё молчал и думал. С тех пор как шибанулся лоб об лоб с немцем, его так и подмывало что-нибудь умственное сказать, но он только рукой отмахивался, как от мухи, и всё думал, думал, думал. Будто филин, глазищами ворочая. Однако в один прекрасный день безделяйцы всё же заставили его заговорить. За советом пришли.
Повадился в стадо волк. Без ножа овец резал. Ну точно косой косил, разбойник.
Долго думали, гадали мужики, как им быть, наконец решили обратиться к
Кризасу. «На каком берегу лес растёт — на том или на этом?» — спрашивает у них
Кризас. «На том»,— в один голос отвечают мужики. «Так сломайте мост, и волк не явится».
Обрадовались люди, разнесли весь мост по досочкам, а волк как резал, так и режет овец, чтоб ему ни дна ни покрышки.
Соседи опять к Вершку: «Что делать?»
Кризас поскрёб в затылке, подумал и сказал: «Не иначе, вы мост сломали, когда волк на этом берегу отсиживался.
Стройте заново, ждите, пока он в лес воротится, а там и ломайте».
Сказано — сделано.
Помог ли, нет ли этот совет — никто не знает, а только мудрое слово с уст
Вершка воробьём слетело, меж людей обернулось и орлом вернулось: по сей день в народе рассказывают легенды о необыкновенной мудрости Вершковой.
Во все колокола о ней звонят!
 

В СЕМЬЕ НЕ БЕЗ УРОДА

Так и жил на свете Кризас Вершок, присматривал за колхозными лошадьми, покуривал доставшуюся от деда и отца кокосовую трубку да мысли мудрые как семечки разбрасывал. И ещё бы столько же спокойно прожил, не родись у него сын Рокас. И как нарочно в воскресенье, когда его многодумная голова отдыхала, а язык лишь чепуху молол. Плёл, порол, нёс околёсицу.
Поскольку у них в колхозе не было ни добрых, ни злых фей, а окрестные болота, где в своё время водились ведьмы, трактористы давно уже осушили, колхозники сами принялись пророчить новорождённому, что ждёт его в этой жизни. Как по звёздам читали!
— Этот малый вырастет-будет железо мять, как воск, — подержав крепкую ручонку младенца, сказал колхозный кузнец Наковалюс и подарил малышу кувалду весом в полпуда, полфунта и ползолотника. Не всяк подымет.
— Пока он вырастет, от твоей кузни и духу не останется, всё машины делать будут,— не согласился ночной сторож дед Караулис.— Быть парню солдатом: живот у него ёмкий, голос звонкий, и смотрит на всех с прищуром-сразу видно, будет метким стрелком. — Он подошёл к младенцу, ущипнул его за ляжку, дёрнул за нос и подарил ружье.
Не какую-нибудь хлопушку, что солью заряжать, а самую настоящую пищаль старый дед принёс — самопал кремнёвый!
— Ну нет уж, дудки! — возразил сторожу кладовщик Амбарас.-— Погляди-ка на его пальчики: загребущие, к себе тянут, как у ястреба. Кладовщиком будет малый! — определил он и, подойдя к люльке, преподнёс Рокасу овчинку — кожушок подшить. Искусственную, в парикмахерской накрученную.
— Сам вырастет — и пальцы выпрямятся, — решил пастух Выгоняйла.— Будет стадо пасти: и сильные руки, и звонкий голос, и пальцы хваткие — всё пригодится пастуху при стаде.— Поклонившись в пояс, он подарил маленькому
Рокасу рожок. И кнут ремённый.
Все желали новорождённому счастья в жизни, один лишь тракторист Пахайтис молчал, потягивая пиво. Наконец он вытер губы, встал и торжественно начал:
— Все ваши ремёсла хороши, а пожелания и того лучше, но только вы изрядно поотстали. Настоящему колхознику трактор подавай, стального коня...-да так и не кончил. Поглядел на Кризаса и прикусил язык.
Разозлился Кризас оттого, что соседи прочат его сына не в инженеры, не в генералы, не в министры, не в ветеринары и даже не в председатели колхоза.
Топнул в сердцах ногой и ляпнул:
— Мой сын паном будет!
Как топором отрубил.
Соседи так и ахнули, спорить пробовали, возражать пытались, но Кризас опёрся словно бык — не переспоришь. Когда гости разошлись, Дарата, жена
Вершка, спросила мужа:
— Тебе что, пиво в голову ударило?
— Сказал, паном — значит, паном будет! ~ гаркнул Кризас, покраснев как рак.
— Каким ещё паном?
— Самым настоящим: будет летом в галошах ходить, от солнца под зонтик прятаться, очки для важности носить и тростью помахивать, чтобы простой народ боялся, шапки за версту снимал.
— Да ведь панов-то давно уже на свете нет,— убеждала мужа Дарата, — все попередохли от безделья, а ты хочешь, чтобы наш единственный сыночек паном был! Ни за что! Пусть уж лучше в подпасках бегает: глядишь, хоть ложку вырежет кленовую, из сосновых корешков лукошко сплетёт, из тальника свистульку смастерит... А что пан умеет?
— Панствовать! — грохнул кулаком по столу Кризас.
Будто печатью припечатал. И пришлось Дарате смириться перед мужем, не мешать мудрецу своей дорогою идти. Широкой, как собачий лаз, прямой да сухой, как брод болотный. За всеми панами вслед.


ЧУДО-МАЛЬЧИК

Говорят, яблоко от яблоньки недалеко откатывается. А вот Рокас, ещё и шагу не шагнув, с первых дней весь род Вершковый заткнул за пояс. Мал да удал.
Начать с того, что родился он с четырьмя зубами и трёх дней от роду клёцки ел. Крутые, слипшиеся, по три штуки зараз проглатывал. Ещё через неделю прямо из кувшина квас хлебал. За милую душу — не поморщившись.
А горластый, а сердитый был! А тяжёл-то до чего! Месяца не пролежал — люльку продавил. Дубовую, медью окованную. Тогда мать его на печку уложила.
Осела печка, прогнулась, как спина у мерина, однако выдержала младенца.
Может, так и рос бы Рокас на тёплой лежанке, да спустя полгодика, раз-брыкавшись, все кирпичи повышиб. И рухнула печка. Со страшным грохотом.
С того памятного дня перебрался Рокас на сеновал. Спал без просыпу ребёночек.
Но вот исполнился мальчонке год, отец привал его в избу и стал учить панской мудрости.
— Видишь ли, сынок, — начал он издалека, — спать да жрать и простой народ умеет, а пану притом ещё и думать полагается— И Кризас постучал себя по лбу.
Как в запертую дверь.
— А я думаю, батя, — ответствовал сынок и со всего размаха хватил себя кулаком в лоб.
— О чем же ты думаешь?
— Думаю, что моя башка позвонче,— сообщил Рокас.
— Разве так думают? — покачал головой отец. — Каждый простолюдин скажет, что цыплёнок из яйца вылупился. А пан, тот ещё подумает, как это цыплёнок сперва в яйцо забрался. Вот как думать надо!
И задумался тут Рокас. Сидит, час думает, два думает, не шевелясь, а отец на него любуется. Глаз не сводит.
— Ну как, сынок, надумал что-нибудь? — спрашивает ласково.
— Нет ещё, — трясёт башкой Рокас.
Отец суетится вокруг него, деревянными башмаками по полу бухает. Наконец не вытерпел, снова спрашивает:
— Ну, придумал?
— Ага...
— Так чего ты ждёшь? Выкладывай!
— А куда воробьи денутся, когда наша изба сгорит? Кризас только руками всплеснул от радости. Ну и ну! У мальчонки, можно сказать, молоко на губах не обсохло, а его уже хоть на митинг выпускай докладывать.
Как по писаному шпарит.
— Ах ты умница-разумница! всё насквозь видишь! — радовался отец, обнимая
Рокаса.
А мать, смахнув слезу, поднесла сыночку полное решето орехов. Лесных, отборных — один в один.
— Угощайся, сынок.
Тот потянулся было за орехами, но отец остановил его:
— Пан так не делает. Ты сперва поблагодари мать, а затем попроси, чтобы своей рукой тебе отсыпала.
— Ещё чего! — рассердилась Дарата. — Пускай сам берёт.
— Рокас, не будь дураком!— предупредил отец.— Материна горсть вдвое больше твоей!
Но мальчик не слушал ни мать, ни отца. И руки за спину спрятал.
— Бери, — упрашивает мать. Рокас не слушает.
— Пускай сама отсыплет, — твердит отец. А Рокас ему в ответ:
— Тогда уж лучше ты набери: твоя горсть ещё побольше будет.
Доконал-таки папашу своей мудростью.
— Ума палата! Вот тебе две горсти! Вот тебе три! — Кризас чуть ли не плясал от радости.— Вот тебе десять горстей! Да такому сыночку и всего решета мало. На лету хватает отцову мудрость!
Обнял и расцеловал наследничка.
Так и рос удивительный младенец, затмевая мудростью родителей, ростом и силой опережая соседских ребятишек, радуя колхозников своими проказами: кому окошко высадит, кому забор повалит, кому огород потопчет...
Все только диву давались:
— Ну и мальчик! Другой бы на его месте давно уж голову сломал, а этого и смерть не берёт! Живьём готовы были схоронить беднягу.
  

  КАК ШАРИК ГРОШ АРШИНУ ЗАРАБОТАЛ

Страда была в самом разгаре. Все трудились — стар и млад, кто здоров и кто болен. Даже камни шевелились на колхозных полях. Один Аршин день-деньской на боку валяется, бьёт баклуши. Точь-в-точь ясновельможный пан
Яцкус.
Мать усталая с работы пришла, а дома кавардак: горшки закопчены, посуда немытая, под кроватью грибы растут, мох по стенам зеленеет, паутина — как шпагат в углах. Сам черт ногу сломит.
Разозлилась Дарата, сунула Аршину тряпку в руки и, плюнув на мужнины увещевания, приказала дармоеду-сыну посуду мыть. Горшки драить...
А сама схватилась за веник и стала пол мести.
— Пан Яцкус даже пяток себе сам не чесал...-завёл было Кризас, но, завидев, как Дарата машет веником у него под носом, приумолк и тоже работу себе нашёл. Трубку чистить.
Пролежавший все бока Аршин с радостью принялся за дело. Засучил рукава, нагрел воды и давай плескаться, как в дождевой луже.
Все окна забрызгал.
— Смотри не упади с тарелкой-то! — предупреждает мать.
— Как же я упаду, если я за нёс обеими руками держусь? — недоумевает
Аршин.
Не успел он это сказать, как загляделся в окно, нога за ногу заплелась — и грохнулся. Тарелка — трах об пол! И на кусочки.
— Ну что я говорила?! — подбежала к нему Дарата.— Как это тебя угораздило? — а сама даже приподнять Аршина не в силах.
— Да вот так, — вскочил на ноги Аршин и, схватив другую тарелку, снова брякнулся на пол. Тарелка — вдребезги, а сам чуть стену головой не вышиб и вторую гулю набил. Со страусово яйцо, не меньше.
— Хватит, хватит, не показывай больше! — Мать махнула рукой и сама помыла посуду.
А Кризас, посасывая трубку, не замедлил мудрое слово вставить:
— Давно бы так! Разве это мужское дело — посуду мыть? Аршинчик, дай-ка мне уголёк из печки — трубку раскурить. Да, будь добр, выбери который погорячей.
Аршин, смотрит в печку: угли все как на подбор. Огнём горят. Недолго думая выгреб целый совок и поднёс отцу. Что ни говори — мужское дело!
— Куда мне столько? — удивился Кризас.
— Чтоб ты сам погорячее выбрал, — не моргнув глазом, ответил сын и высыпал всё в отцову пригоршню. Ещё ладно, увернуться старик успел, а то бы сын ему не только деревянные башмаки, но и руки сесг. Долго ли умеючи!
— Разве это ребячье дело — играть с огнём? — отчитывала Кризаса жена.
А на другой день, отправляясь в поле, снова велела Аршину посуду мыть, правда алюминиевую на этот раз.
Кризасов сынок все кастрюли, миски на пол свалил, кипятком обдал, золой посыпал и сам посреди избы улёгся; лсеа матери помогать решил. Чтобы не сверзиться и не перебить посуду. «Ниже пола не упаду»,— рассудил он, посвистывая. Собаку подзывая.
Шарик тут как тут, прибегает со двора, видит — жирные тарелки на полу, и давай вылизывать. Любо-дорого поглядеть, как пёс старается. Аршин по шёрстке его поглаживает и посудину за посудиной ему под нос подсовывает, а тот знай языком орудует.
Аршину только блеск рукавом навести осталось. Попотчевал Шарика за верную службу огрызком колбасы, а сам — на боковую. Такой храп стоял, что вся изба ходуном ходила.
Вечером приходят родители с работы и глазам не верят: впервые в жизни дождались от сына помощи. Мать на радостях клёцками работягу ублажала, а щедрый Кризас ему грош отвалил. Не целый, ломаный, ещё лет сто назад от времени позеленевший.
Поужинав, стал Вершок в ночное собираться. Надел тёплые носки, полушубок накинул и просит сына:
— Достань-ка мне, Аршинчик, сапоги с печки. А то мои деревяшки совсем уже прохудились.
— А это мужское дело? — справился Аршин.
— Мужское, мужское, — заверил Кризас. — Поторопись, меня люди ждут, стоят за дверью.
— Так чего спешить, коли ждут? — пожал плечами сын.— Иное дело, если б не ждали...
Побрёл к печке и сбросил оттуда два правых сапога. Один — материн, другой
— отцовский.
— Ты что одинаковые мне даёшь? — спрашивает Кризас.
— Где же одинаковые? Один — большой, другой — маленький, — объясняет
Аршин.
— Да, но оба правые! — кипятится Кризас.
— А откуда здесь левым взяться, ежели они на печи остались? — недоумевает сын.
Так и не разрешил отец этой загадки — без сапог отправился в ночное. В галошах на босу ногу.
Вышел во двор, свистнул Шарика, привязал его верёвкой за шею и хотел уже идти, а сын выскочил на порог;
— Оставь собаку!
— Как так — оставь? — заспорил Кризас. ~ А кто мне ночью лошадей будет караулить?
— А кто мне после ужина будет посуду мыть? — выпалил Аршин.
Отец так и поперхнулся, поняв, из какой тарелки ел, но грошик всё же не отобрал. Хоть и не похвалил Аршина за его выдумку.
— Кто ж так делает? — наставлял он будущего пана.— Каждому своё занятие: лошади — поклажу возить, собаке — дом стеречь, кошке — мышей ловить, пану — пановать да брюхо себе поглаживать. Один ты всё путаешь. У меня мурашки по телу бегают, как подумаю, что на старости лет из одной тарелки с собакой ел.
— А ты дуста за шиворот насыпь, вот и не будут бегать,— успокоил сын. И в избу Шарика загнал.
Наутро мать наказала перед уходом:
— Подметёшь пол и погреб проветришь. Отоспавшись, с боку на бок поворочавшись,
Аршин встал, схватил метлу и так размахался ею, что в доме пыль столбом, дым коромыслом.
Колхозные пожарники увидали такое дело — бух в колокол, народ сзывать; а как стали из лужи воду черпать, так и завязли в тине. По самые уши.
Кризас примчался домой, не чувствуя под собою ног, влетает в сени, а там
Аршин стоит и, точно крылом, лопатой машет — ветер гонит. Погреб проветривает.
— Ничего не стряслось? — хватается за сердце старик.
— Ничего.
— всё в порядке? — не поверил Кризас.
— Не всё, — подумав, признался сын.
— Не томи, говори скорее, что случилось?!
— Да вот мышь угодила в молоко.
— Тьфу ты! — плюнул Вершок. Вытер холодный пот и махнул рукой. — Я уж думал, изба горит. А мышь-то хоть выудил?
— Нет, я кошку засунул в крынку. И крышкой накрыл.
— Ты что, рехнулся?! — завопил Кризас. — Без обеда нас всех оставил!
— Ты же сам учил, что это не моё, а кошкино занятие мышей ловить, вот я и не стал выуживать, — объясняет Аршин.
И вины за собой не знает.
— Ну, если ты такой разиня, так хоть блины испеки, ~ обозлился старый
Вершок.
Замесил Аршин блины — дюжину яиц, фунт соли, сахару вбухал в тесто, — и рад-радёшенек, что всё ему сходит с рук. Пальцы в саже, нос в муке — над плитой колдует. Только куртка кожаная дымится.
Пёк, пёк, пока на сковородке один уголь не остался. Отец первый блин повертел в руках, на зуб попробовал, сморщился и выбросил за окошко. Псу под хвост.
Тут и сын недолго думая пошвырял Шарику хлеб, тарелки, блины и сало.
— Что ты делаешь? — всполошился Кризас.
— А разве мы сегодня не в конуре обедаем? — удивился Аршин и выскочил в окно.
Кубарем выкатился.
Отец стукнул в сердцах кулаком по подоконнику и закричал:
— Не бывать тебе паном, лопоухий осёл! Аршин зубы скалит, не верит его словам.
— Шутки шутишь, батюшка! Да будь я осёл, ты бы меня и сыном не признал и в паны не прочил.
Только и оставалось Кризасу, что от всей души проклинать свою старую затею да, пригорюнясь, дожидаться, пока жена придёт и накормит обоих. Как гусей, нашпигует клёцками.
ШКОЛА
Долго ли; коротко, пришла пора Аршину в школу собираться. Мать принарядила сына, соседские ребята книг ему надарили, отец новый ранец справил, всякой снедью набил и крынку молока туда же — вдруг пить захочется!
Снарядили мальчика в школу.
Как на ярмарку, провожали.
— Ты уж, гляди, ногами камни не гоняй, — наказывал отец.— Ботинки-то новые куплены!
— Ноги новые не купишь — мне их больше жалко,— ничего не обещав, ответил сын.
— И пожалуйста, не запачкайся, — уговаривала мать. — В школе все ходят чистенькие, беленькие, а ежели невзначай измажешься, тут же пойди и руки вымой. Да об пиджак не вытирай, вот носовой платок тебе кладу.
— Не бойся, я грязные руки в карманы спрячу, никто и не увидит,— заверил сын.
— Будешь идти — смотри по сторонам. Не спеши дорогу переходить, подожди, пока машина проедет, а то недолго и под колёса угодить.
Сын только покивал головой, заранее на всё согласный, нахлобучил фуражку и пошёл. Как солдат на приступ, зашагал.
— Может, из него человека в школе сделают,— вздохнула мать.
— Все паны с образованием, — ввернул отец.
Проводить-то проводили, а встретить выпустили из виду. Ждут сыночка к обеду — нет его, ужин скоро — не видать Аршина. Другие школьники давно уже дома, а его всё нет и нет. Как сквозь землю провалился.
Пошёл Кризас паныча своего искать, на всякий случай котомку с едой и квасу жбан прихватил в дорогу. Подходит к перекрёстку, видит — их верста перед кюветом застрял, туда-сюда башкой вертит и плачет в голос. За слезами не видит ничего.
— Вот те на! — удивился отец. — Ты чего ревёшь?
— Да-а, ты велел не спешить, подождать, пока машина проедет. Целый день её жду, а она всё не едет и не едет, одни тракторы.
— Так ты и в школу не попал?
— Как же я попаду, если через дорогу перейти нельзя?
Привёл отец своё чадо ненаглядное домой и молчит, ничего не говорит — не хочет признаться, что глупый совет дал. На следующее утро сам вывел сына на перекрёсток и сказал:
— Ступай и не глазей по сторонам! Теперь уже наоборот советовал.
Аршин и попёр куда ноги несут. Топал, топал, пока дорога не привела его к мельнице. Ученик вошёл, книги под лавку бросил, еду на стол выложил, на ладони поплевал и целый день с мельником мешки ворочал, молол пшеницу, драл крупу, рожь пеклевал, а вечером выбил пыль из одежды и, придя домой, радостно сообщил родителям:
— Правду матушка говорила, что все беленькие в школе... С учителя белый порошок так и сыплется. А до чего же большая эта школа, до чего красивая!..
всё там вертится, грохочет — только успевай мешки таскать. Вот какая тонкая наука — точь-в-точь мука! — Вытряхнул пыль из карманов, шапку выколотил об стол и скромно ждёт, когда отец похвалит его, мать по головушке погладит.
— Значит, ты не в школе, а на мельнице целый день провёл?! — догадался
Кризас. Чуть не лопнул от досады.
— Может, это и мельница была, но очень мне там понравилось, даже про еду забыл,-— весело рассказывал Аршин.
Мать послушала, послушала да и кинулась в ноги мужу, стала его просить-молить:
— Ради бога, отец, отдай ты сына мельнику в ученики, коли эта работа по душе ребёнку, не будем из него перед всем колхозом посмешище устраивать.
— Ну нет уж! — рассвирепел Кризас. — Либо пан, либо пропал! — и ещё добрый час ногами топал, кулаками тряс.
Не столько жене, сколько сыну про пользу науки вдалбливал.
На третий день Вершок за руку притащил Аршина в школу. Подпрыгнув, ткнул его кулаком в спину и направил к учителю.
— Скажи «добрый день», оболтус!
— Добрый день, оболтус! — повторил Аршин и поклонился.
Отец готов был сквозь землю провалиться.
— Ну, последнее слово мог бы и не говорить, — усмехнулся учитель. — Учиться хочешь?
— Да не то чтобы очень... — замялся Аршин.
— Может быть, ты всё уже знаешь?
— А чего там знать!.. — ковырял пол ботинком Кризасов сын.
— Так, так... Чему же тебя учили дома?
— Панствовать! — гаркнул Аршин и так шмыгнул носом, что у самого уши заложило.
Даже поросята взвизгнули на скотном дворе: думали, мать-свинья им хрюкнула.
Учитель тоже покачал головой и сказал:
— Куда же тебя, такого большого пана, посадить? Отправляйся-ка ты на заднюю парту да помалкивай там. Сиди тихо, как мышь под метлой!
Огляделся Аршин и, нигде не найдя метлы, решил забиться под собственный ранец. Как гусь, упрятал голову под крыле.
Учитель сделал новичку замечание, показал ему, как правильно сидят за партой, а потом стал спрашивать у Аршина имя, фамилию, кто его родители, чем занимаются в колхозе. Только Аршин помалкивал. Словно воды в рот набрал.
Ребятам наскучило глазеть на новенького, начали перешёптываться, шуметь, мешать учителю. Разжужжались, как пчелы в улье.
— Тихо, дети, — приказал учитель,— положите руки на парты и сидите так, чтобы слышно было, как муха пролетит.
Класс замер, а Аршин одной рукой рот зажал, а другую — к уху приставил, чтобы лучше слышать, но, так ничего и не услышав, спросил учителя
— А когда вы муху-то пустите?
Ребята так и покатились со смеху. Одному Аршину невдомёк, над кем они хохочут. На следующем уроке учитель задал загадку классу;
— Кто семь дней по пескам без еды, без воды поклажу тащит?
Аршин опять отличился: не дожидаясь, пока его спросят, выскочил и выпалил:
— Ерунда это! Я вот знаю; кто семь дней жрёт, пост и ни черта не делает.
Пальцем о палец не ударит!
За такую выходку учитель; наверняка бы отправил его в угол, но тут раздался звонок; Только тем и спасся Аршин.
На большой перемене ребята достали свои завтраки и едят спокойно за партами, а председателев сынок маслом сало намазывает и хвастается:
— Дом у нас — полная чаша!
— А у нас — бочка целая! — не остался в долгу Аршин и, вынув из ранца селёдку, посыпал её солью.
Все лишь головами качали.
На последнем уроке Аршин не выдержал и со всех ног помчался домой. А перед этим весь школьный бак выхлестал.
— Ты что так рано? — удивилась мать,
— Жажда ученья одолела, — объяснил сын, припав к ведру с водой. Так через край и выдул всю.
— Ну как, понравилось тебе в школе? — вернувшись с работы, спрашивает отец.
— Да не то чтобы очень,— кривит нос Аршин. — Учитель только и делает, что у меня всё спрашивает, а сам, видать, ни черта не знает.
— Ну и ну!..-покачала головой мать. — Да я бы в угол тебя; за такие речи!
Ведь должен учитель вас проверить.
— Проверять так проверять, — заметил сын.-Пусть уж лучше тогда заставит нас карманы вывернуть.
— Молодец, сынок— похвалил его Кризас, поглаживая лысину.— Ясновельможный пан Яцкус тоже батраков проверял, так он даже рубаху снимать велел. А ты небось как по писаному на все вопросы отвечал? — радовался он сыновьим успехам.
— Да мне с ним связываться не хотелось, — напыжился Аршин. — Я всё молчал, молчал, ну он и отстал; ему надоело спрашивать, а мне молчать — нисколечко. Я бы и ещё полдня помалкивал.
— Больше ничего в школе не было?
— Да вроде ничего. Не успел я что-то сказать, как все за животики схватились от смеха. Некоторые и до сих пор хохочут.
— И весь день так?
— Ага. Ещё про какого-то букваря учитель толковал, но я ему сразу заявил, что такой специальности у нас в деревне отродясь не слыхивали. И на районном фестивале буквари не поминались.
— Правильно, сынок! — подтвердил отец. — Бондарь, дегтярь, пахарь, грабарь — этих мы знаем, а про букваря впервые слышу. Наверно, что-нибудь вроде слесаря...
Так натаскивал своего единственного сына старый Вершок: в школе и не в школе, дома и не дома никто ничего не знает, ничего не понимает, одному
Аршину всё ясно, он самый толковый, самый умный, самый учёный. В общем профессор кислых щей!
А время шло. Наступила весна, последняя чет-верть на исходе. Вызывает учитель старого Кризаса в школу и говорит:
— Видно, придётся вашего сына оставить на второй год. Он хоть и вымахал до потолка, а никак за малышами не поспевает. Выйти к доске не может.
— Воля ваша, — развёл руками Вершок,— а только с чего бы это? Может, мы чем не показались вам или просто робеет мальчик? Вы при мне его поспрашивайте, авось он себя покажет, У нас в роду никто ещё в грязь лицом не ударял.
— Ну хорошо,— сжалился учитель.-Аршин, ты знаешь, что Земля вертится вокруг Солнца. А вокруг чего вертится Луна?
Думал-думал лоботряс и ответил:
— Это всё ерунда. А вот вокруг чего Земля ночью вертится, когда Солнца нет?
Учитель только руками развёл, а старый Вершок подкрутил усы и похвалил сына: — Даже сам Считайка, наш колхозный бухгалтер, и тот лучше не ответит.
Как из стенгазеты читает мальчик.
— Сколько будет, если ты от четырёх яблок отнимешь два? — снова спрашивает учитель-мучитель. Аршин лоб наморщил, палец в рот засунул, чтобы вернее думалось, и мигом решил: — Четыре. :
— Ну как же так? У тебя было четыре яблока, два из них ты отдал товарищу, сколько у тебя осталось? -Четыре.
— Да ведь ты два отдаёшь!
— Нет уж, дудки, — спорит Аршин, — я и сам их съем.
— Правильно, сынок, нечего яблоки всяким побирушкам раздавать,-поддержал отец. — Мальчик знает, что делает, его не собьёшь. За такие ответы хоть шестёрку ставь!
— Ну вот тебе последнее задание, — вздохнул учитель. — Возьми мел и напиши своё имя и фамилию.
Ученик расставил руки, отмерил на доске аршин и провёл длинную линию.
Затем отмерил вершок и провёл вторую — покороче.
— Что это ты начертил? — не понял учитель.
— Длинная черта — Аршин, короткая чёрточка — Вершок.
— А буквами ты умеешь? — допытывался учитель.
— Да при чем тут буквы, если и так понятно? — не выдержал старый Кризас.
— Грамота облегчать должна, а не затруднять человеку жизнь. Будь моя воля, я бы и линии упростил, одни точки от них оставил.
Сколько ни убеждали старый и малый, учитель всё же оставил Аршина на второй год. А тому понравилось: он и третий, и четвёртый срок проторчал в том же классе; так и сидел бы там до седых волос, да семь лет спустя Кризас сам забрал его из школы. Как барана, домой пригнал.
— Хватит, научился! — заявил Дарате. — Три крестика поставит, как неграмотный, и будет с него. Главное, пусть деньги считать умеет, когда зарабатывать начнёт. Чтобы их куры не клевали.
— Стыд и срам! — убивается Дарата.
— Эка невидаль! — пожимает плечами неуч. — Наш учитель десять лет в одном классе сидит, и никто ему дурного слова не скажет. Наоборот, люди шапку снимают перед ним. А чем я хуже его? Если на то пошло, могу и ещё семь лет в том же классе от-бухать. Только парту побольше пускай дадут, а то ноги не влазят...  

 НЕ ПЕНЯЙ НА СОСЕДА, ЕСЛИ СПИШЬ ДО ОБЕДА

Целую неделю пролежал безвылазно в избе Аршин, сын Вершка, оплакивая мать, и все семь дней соседи утешали его, соседки поесть носили. Всем колхозом жалели сироту.
Но у каждого своих забот полон рот, понемногу люди стали забывать об
Аршиновом горе. Голод не тётка. Видя, что никто ему завтрак в постель не принесёт, Аршин отправился в хлев — доить корову.
Поставил между ног ведро, присел на корточки и давай молоко в рукава цедить. Только струи по локтям бегут.
Корова, мух отгоняя, раз хлестнула Аршина хвостом, затем второй и третий норовит по глазам попасть. Разозлился Аршин, схватил коровий хвост и к своему ремню привязал. Морским узлом.
Корова стала отбрыкиваться от мух и ненароком задела его ногу. Даже кровь показалась. Не выдержал сын Вершка, шлёпнул в сердцах корову по спине.
Бурёнка шарахнулась, опрокинула парня и во двор за ремень выволокла. Как на салазках.
Аршин руками машет, ногами сучит, никак встать не может. А ведро опрокинулось, и всё молоко пропало. В песок ушло.
Смотрит Аршин на ушибленную ногу, удивляется — корова хромает, а ему хоть бы хны. Только слезы по щекам текут: молока жалко.
Недолго думая накинул бурёнке верёвку на рога и поволок её на базар, чтобы раз и навсегда избавиться от коровы. На козу сменять.
Только коза и близко к себе его не подпускала. Бодалась, бородой трясла, а молока — ни капли. Видно, козлятам берегла.
Тогда Аршин свёл её к мяснику, а на вырученные деньги купил подсвинка.
Кабанчика молодого. Но поросёнок больно прожорлив оказался: всю муку сожрал, картошку умял и вдобавок весь огород вверх дном перевернул. До самой глины докопался.
Чтобы не остаться на бобах, Аршин сменял порося на карася, а бедную рыбку кот унёс. Даже чешуи не осталось. Ничего у Аршина нет. А есть-то хочется! В животе оркестр играет.
Ходил-ходил Аршин за соседской курицей, пока та яйцо не снесла. Схватил ещё тёпленькое, прибежал на кухню, сварил, в соль макнул и целиком проглотил. Не жевавши. Но что обжоре одно яйцо? Как муха крокодилу.
Он и воду выпил, в которой яйцо варил, а всё равно не насытился. Жидковат бульончик! Брюхо по-прежнему урчит, есть просит, а в чулане хоть шаром покати: всё давно уже съедено и гусиным крылышком подметено. И в амбаре пусто. И в огороде не густо. И в хлеву никого нет. И соседскую курицу лиса утащила. Хоть плачь!
Натёр Аршин глаза луком и подался к другому соседу за угощением. Сосед же, не будь дурак, говорит лентяю:
— Наголодался?
— Наголодался, — хнычет тот.
— Очень есть хочешь?
— Ужасно, — обливается слезами попрошайка.
— А работать будешь?
— Сперва поем... — улыбается Аршин.
— Вчерашний борщ любишь?
— Да хоть и позавчерашний, — соглашается сын Вершка. — Только давай скорей!
— Ну тогда приходи завтра, сегодня нет вчерашнего, а позавчерашний только послезавтра будет, — отвечает сосед.
Проучил парня, чтобы тот, работы не сделав, плату не просил, на чужое добро не зарился, ел то, что заработает.
Вздохнул Аршин и к третьему соседу побрёл. Кричит с порога:
— Я работать пришёл!
Сосед головой покачал и спрашивает:
— А панствовать не хочешь?
— Сперва поем, а там видно будет...
— Ну нет, голубчик, на голодное брюхо даже безделяйский пан Яцкус и то сговорчивей был бы. Потерпи ещё немного.
И здесь не накормили бездельника. Не понравились панские повадки соседу.
Но недаром говорится, что нужда научит обжигать горшки. Разыскал голодающий старую отцовскую удочку и отправился ловить рыбу. В колхозном пруду. Только закинул, поплавок — бульк! — и ушёл под воду: карп на крючке болтается. Чуть побольше червяка, ни жив ни мёртв от страха.
Не успел рыбак вытащить добычу, а дружинник уже тут как тут — стоит рядом и протокол составляет. Красными чернилами пишет.
— Почему, гражданин Аршин, в неположенное время удите? — спрашивает браконьера.
— Я не ужу, я только червяка топлю...
Но разве того, кто хитрей тебя, обманешь? Да ещё с красной повязкой на рукаве!
Пришлось Аршину и с удочкой проститься, и последний грош за штраф отдать.
Ровно столько, сколько стоила рыбёшка.
Парень от голода на стенку лезет. Даже в брюхе перестало урчать. Живот к спине прилип. И плакать нечем.
Сидит Аршин, пригорюнясь, доброе времечко вспоминает, когда отец с матерью ещё живы были, кормили-поили сыночка, заботились о нем. Но родителей с того света не воротишь. Сам себя не накажешь тоже.
Вдруг видит Аршин, на плетне ворона сидит. Обрадовался, вырвал тычину из плетня и понёс в избу. Как дар небесный.
В это время шёл мимо колхозный кузнец Наковалюс. Поглядел на отощавшего
Аршина и спрашивает:
— Куда ты кол тащишь?
— На кухню — суп из него варить. Как-никак ворона второй день на нем клюв чистит! скалился кузнец над малым и говорит:
— Ты кувалду, что я тебе дарил, варить не пробовал?
— Нет ещё.
— А есть очень хочешь?
— Сперва поработаю...
— Вот это мужской разговор! - похвалил его Наковалюс.-Мне как раз помощник нужен.
— Да я за одни харчи работать буду, — обрадовался Аршин.
— Зачем же за харчи? — пожал плечами Наковалюс. — Что заработаешь, то и твоё. Мне чужого не надобно.
Привёл Аршина в дом, отмыл его в бане, колтуны ему остриг, еду на стол поставил, но парень даже не притронулся к еде.
— Когда заработаю...
Кремень — не человек! Целый день махал дарёной кувалдой. Притомившись, лемеха точил, потом опять железо ковал, пламя в горне раздувал. Вечером умылся, причесался, а тогда уже и за стол уселся. Ужинать.
Ест, пост, как все люди: так, чтобы и другим осталось. Словом, от всего сердца старается, чтобы последний душевный человек от него не отвернулся, прочь не выгнал.
Про панские замашки и думать не думает.  

ссылка:http://www.mp3-kniga.ru/bibliofil/valk-arshin.htm